После заключения Рижского мирного договора в марте 1921 г. руководство БССР было вынуждено решать проблему экономического восстановления народного хозяйства, возвращения вывезенного имущества, поиска внутренних и внешних финансовых ресурсов. Если вопрос реэвакуации более или менее решался при помощи созданной в мае 1921 г. Польско-российско-украинской реэвакуационной комиссии, то вопрос компенсации потерь, нанесенных польскими войсками и оккупационными властями, просто повисал в воздухе. Процесс определения точной цифры потерь начался только в начале 1922 г. и был инициирован Народным комиссариатом иностранных дел РСФСР. Именно в это время 21 января 1922 г. Постановлением СНК БССР была создана Специальная комиссия по оценке потерь, нанесенных действиями польской армии и оккупационными властями государству, частным лицам и учреждениям на территории БССР. Комиссия по оценке потерь действовала в условиях слабого финансирования, неподготовленности технического персонала. Ее деятельность была ограничена во времени и возможностях. Потери по республике составили 9 млрд 34 млн 208 тыс. 319 советских руб., или 52 млн 29 тыс. 281 золотой довоенный руб. и 34 коп. 

Статья посвящена исследованию позиции поветовых передконвокационных сеймиков ВКЛ в вопросе выбора короля в 1733 г. Цель статьи – установление позиции передконвокационных сеймиков ВКЛ по основным политическим вопросам, а именно насчет кандидатуры будущего монарха. Рассмотрение этой проблемы стало возможным после выявления нового собрания инструкций послам с передконвокационных сеймиков ВКЛ в архиве Коссовских из Глоговы в Государственном архиве Польши в Лодзи. Из 24 посольских инструкций послам на конвокационный сейм 1733 г. нам известно 18. На их основании удалось установить, что шляхта на 13 передконвокационных сеймиках ВКЛ высказалась за избрание будущим королем “пяста”. Фактически это означало поддержку кандидатуры Станислава Лещинского, который и был основным кандидатом “пястом”. В его поддержку выступило большинство поветовых передконвокационных сеймиков 1733 г. На оставшихся 5 передконвокационных сеймиках шляхта не высказалась за избрание будущим королем “пяста”. Среди этих сеймиков были новогрудский и минский, которые в будущем станут центрами оппозиции Станиславу Лещинскому. Это показывает, что противники Лещинского имели большинство уже на передконвокационных сеймиках этих поветов. Многие передконвокационные сеймики занялись вопросом отмены налога подымного со шляхты ВКЛ. Отменить этот налог в своих инструкциях просила лидская, трокская, гродненская, ковенская, жмудская, минская и часть мстиславской шляхты, а брестская шляхта специально для урегулирования этого вопроса выслала своих послов к примасу Теодору Потоцкому. В посольские инструкции также попали партикулярные просьбы различных магнатов Речи Посполитой: Радзивиллов, Теодора Любомирского и Якуба Собесского. 

Обоснована возможность изучения собственных имен с позиций сигматики – одного из аспектов плана содержания знака. Показана несводимость топонимов к одному четко заданному месту в семиотической классификации: исследователь может определить их символические, индексальные и иконические свойства. Причем рассмотрение топонимов как знаков-икон в приложении к именам разных видов объектов способно придать исследованию экспланаторный характер. Этапы изучения разных аспектов топознака (синтактика, семантика, прагматика) в целом повторяют этапы изучения слов общей лексики. Синтактика – простой, «осязаемый», а потому наиболее изученный аспект топознака. Семантика топонима оказывается условной (изучается семантика основ) в связи с наличием в структуре онима компонента уникальности, который не позволяет ему выражать понятие. В связи с поворотом науки к антропоцентризму в современной топонимике возникает новое направление, ориентированное на прагматику. На постсоветском пространстве оно исходит из необходимости изучать этнокультурные смыслы, которые стоят за элементами топонимов. Автор статьи предлагает при выявлении роли фактора человека исходить также из свойств объектов восприятия и их важности для людей в качестве ориентиров в пространстве, т. е. из сигматических характеристик. В результате выделяются четыре категоризационных шаблона, которые отражают как ключевые смыслы, представленные в топонимах, так и конструктивный характер построения системы имен. 

Танец Буто – авангардный стиль танца, который возник в Японии в начале 1960-х гг. в творчестве Т. Хиджиката и К. Оно. Танец Буто предложил радикально новые принципы организации хореографического материала и взаимоотношения исполнителя с его собственным телом, новаторские приемы работы с образом и сценическим пространством. Среди основных принципов танца Буто можно выделить акцентуацию на движение тела, а не на точную хореографию, принципы «пустого тела» и телесной археологии, пребывание актера и его тела в пограничном физическом и психическом состоянии, радикальную субъективность исполнителя, обращение к творческим силам подсознания, отказ от традиционных представлений о гармонии и красоте. В Беларуси танец Буто начинает осваиваться в начале 2000-х гг. и органично входит в сценическую практику отечественных хореографических коллективов и пластических театров, в том числе пластического театра «ИнЖест» В. Иноземцева и независимого хореографа И. Ануфриевой. Среди основных аспектов танца Буто, которые выделяют отечественные режиссеры и танцоры, можно назвать осмысленность движения, его спонтанность и импровизационность; понимание движения как средства выявления подсознательных импульсов; тесное взаимодействие движений тела и образов; выявление в хореографии памяти тела; принцип пространственной драматургии; преодоление понимания танца как иллюстрации музыки, эмоций, образа. Танец Буто нарушает каноны и традиции сценического искусства и раскрывает огромный потенциал развития новых театральных и хореографических форм. 

Мотивы проводов зимы и кликанья весны в масленичных обрядах белорусского Полесья проанализированы с использованием этнолингвистической методологии. Масленица рассматривается как один из праздников весеннего новолетия, ритуал перехода (в терминологии Арнольда ван Геннепа). В качестве ступеней перехода выделяются проводы зимы и кликанье весны. Использованы также наработки А. К. Байбурина, который уточняет выделенные ван Геннепом этапы в ритуале: «старый мир», который существовал до проведения ритуала, десемиотизируется; затем происходит создание новой семиосферы, собирание «нового мира» из обособленных частей; в конце ритуала – освоение созданного заново мира, его ритуальный раздел. Символический «старый мир», старый сезон в масленичных обрядах – это зима, а новый – весна. Проводы зимы и кликанье весны в полесской масленичной обрядности рассматриваются во взаимосвязи. Анализируются такие аспекты проводов зимы на Полесье, как сжигание чучела, ветоши, демонстрация специально сделанной куклы-чучела. Акцентируется внимание на таких особенностях масленичного кликанья весны, как исполнение весенних песен возле костра, в котором жгут чучело или ветошь, локально (Житковичский и Столинский р-ны) – кликанье весны с сыром в руках. 

Проблема терминологического определения понятия «философская лирика» исследуется в контексте с такими категориями поэтики литературы, как жанр, стиль, художественный метод. В современных литературоведческих исследованиях, посвященных философским аспектам белорусской литературы, отсутствует однозначное определение понятия «философская лирика», которое часто заменяется другими: интеллектуальная лирика, поэзия мысли, медитативная лирика, философско-медитативный лироэпос, научная лирика, поэзия постижения, размышляющая лирика. В литературоведческих исследованиях выделяются три магистральных подхода в изучении философской лирики: рецептивный, типологический и исторический. Аналитический обзор основных подходов в рассмотрении художественной структуры философской лирики дает основания характеризовать ее как универсальную и синкретическую. На основе анализа исследовательских стратегий белорусских и русских литературоведов выделены характерные особенности изучения философской лирики. 

Формулируются определения авторского мифа о городе как о созданной автором по установленным им самим законам художественной правде, новой реальности, которая моделируется согласно законам мифологического сознания и городской мифологии (представленной народными преданиями о необыкновенных моментах истории города, его жизнедеятельности, его жителях и пространстве, где город воспринимается как целостный, живой, культурный организм). Город в художественной трактовке Я. Борщевского – амбивалентный образ, символическая многозначность которого раскрывается автором посредством использования библейских представлений о городе-Рае, городе-Пекле и городе-Чистилище. Исследовано, что архетипические моменты библейской истории, как и языческие представления белорусов, трансформированы в авторском мифологизировании, их использование способствует осознанию несовершенства современного положения в мире и восприятию надежды на новое обновление, которое мыслится писателем не как создание нового, а как возвращение к первоначальной гармонии. Выявляется, что обновление в городском мифе Я. Борщевского, с одной стороны, связано с идеей утопического возвращения Золотого Века, переплетается с верой в натурального человека, в натуральное хозяйство, а с другой – раскрывается в непоследовательных авторских надеждах на город как центр просвещения, высокой культуры и духовности. Подчеркивается, что в городской мифологии Я. Борщевского ключевым является мотив потери исторической памяти, что стало признаком деградации и закономерно предшествует концу истории города, является составной частью эсхатологических мифов, но трагизм эсхатологической тематики городских мифов облегчается мотивом цикличности, обновления. Эсхатология в городской мифологии и утопия в авторском мифе о городе определены как выражение идеи цикличности. Выявляются отличительные черты мировидения писателя.